О языке богослужения
епископ Иов (Коновалюк)
Церковнославянский язык, в том виде, в котором он сейчас существует, не был специально создан «святыми людьми», т.е. солунскими братьями Кириллом и Мефодием. Это миф, не соответствующий реальной истории возникновения и развития (видоизменения, реформирования, редактирования) церковнославянского языка.
Всемирно известный российский дореволюционный учёный-лингвист академик Ф.Ф. Фортунатов (1848–1914) совершенно верно утверждает: «Старославянским, или церковнославянским, языком называется тот древний южнославянский язык, на который в IX веке было переведено Священное Писание… С течением времени старославянский язык обратился у нас в тот искусственный, искажённый язык, который употребляется теперь в богослужении и называется церковнославянским языком».
Изучать церковнославянский язык «хотя бы в общих чертах» — необходимо, конечно, всем верующим, имеющим славянское происхождение, использовать церковнославянский язык (любой из его изводов) как язык молитвы и богослужения — не только можно, но и нужно (в большей или меньшей степени). Но зацикливаться на исключительной сакральности церковнославянского языка, отказываясь от сакрального использования современных славянских языков, их освящения и усовершенствования в богослужебном и богословском употреблении, — преступно и небогоугодно. Сказано ведь, что в церкви желательно «пять слов сказать умом» (1 Кор. 14:19), т.е. «с сознанием» (Иоанн Златоуст), «правильно и с толком» (Ефрем Сирин), «понимая и сознавая свои слова» (Феофилакт Болгарский), «в ясности ума и на знакомом языке» (Севериан Габальский). Это, несомненно, относится не только к языку проповеди, но и, в первую очередь, к языку богослужения, ибо «всё домостроительство [спасения], вся история Ветхого и Нового Завета и вся церковная история изображаются в годичном и седмичном кругу церковного богослужения» (Иоанн Кронштадтский).
Ещё в глубокой древности знаменитый пресвитер Ориген (около 185–254) утверждал, что «греки во время молитвы употребляют слова греческие, римляне — римские; каждый молится и по силе прославляет Бога собственным своим языком, — и Господь всех слышит, молящихся на всех языках». Известный средневековый государственный деятель и церковный экзегет аббат Кассиодор (между 480–590) в своих «Толкованиях псалмов» также говорил, что «каждый народ воспевает в храмах хвалебные песни Творцу на своём природном языке».
Что касается церковнославянского языка — это ни в коем случае не чужой славянским народам и не мёртвый язык, как поверхностно утверждают некоторые. Так или иначе, во всех его «природных» и «искусственных» формах, в «родных» и «чужих» изводах, в древнейших и позднейших редакциях, верных и ошибочных переводах (ведь одни и те же тексты часто много раз переводились и существенно исправлялись — в лучшую или в худшую сторону — в течение веков после Кирилла и Мефодия!), — церковнославянский язык был и остаётся древним языком богослужения и проповеди, на котором, может быть, не всегда сознательно и правильно, но всё же старались прославлять и познавать Бога наши предки. Конечно, неумно и греховно этот язык презирать или совершенно забывать, в какой-то мере (где-то — в большей, а где-то — в меньшей) он должен обязательно употребляться в Церкви.
Но язык богослужения — это никоим образом не вещь в себе, это лишь способ познания и прославления Бога. И если нужно и можно яснее и доступнее для понимания выразить на одном из теперешних славянских языков то, что уже совсем или почти непонятно выражено на древнем церковнославянском, — необходимо это делать, вырабатывая и оттачивая высокий (отнюдь не примитивный и не пошлый), но в то же время максимально доступный для восприятия богослужебный стиль современного языка каждого славянского народа!
Основа и источник богослужения, конечно, — Священное Писание (Библия). Когда в XIX веке в Российской Империи многие категорически отрицали саму необходимость и возможность перевода Священного Писания на тогдашний литературный русский язык, св. Иоанн Кронштадтский, наоборот, утверждал: «Надобно ли из-за раскольников [старообрядцев] не делать нужных, благотворных преобразований в Церкви? — Надобно делать: иначе посмеются над нами демоны; ужели мы допустим одолеть себя их злобе? Да не будет. Итак, надобно переводить Библию на русский язык. Сколько миллионов людей лишаются её богатства из-за того, что она на непонятном славянском языке!»
В начале XX века один из авторитетных пастырей Российской Церкви протоиерей Александр Хотовицкий (прославленный ныне в сонме новомучеников как в РПЦЗ, так и в РПЦ МП) писал: «Даже мы, священники, знакомые со славянским языком, часто встречаемся с такими местами славянского текста, которые нам совершенно непонятны, и вместо сознательной молитвы понапрасну ударяем звуком в воздух… Из-за достоинств славянской речи ещё не следует отрицать перевод книг, а равно богослужения и молитв на русский язык, ибо, таким образом, мы бережём грамм, а теряем пуд».
Обычно всех, кто выступает за перевод богослужения на современный литературный язык, огульно называют обновленцами. Но это расхожее мнение ни на чём не основано. Наоборот, именно незыблемость церковнославянского языка в богослужении отстаивал известный деятель обновленческого движения, его главный идеолог и многолетний первоиерарх митрополит Александр Введенский (1889–1946). Вот его слова: «Славянское богослужение является незыблемой основой обновленчества. Мы сохранили верность богослужебным традициям отцов, и благодаря в значительной мере этому наше движение сделалось столь широким в Церкви. Всякая ломка богослужения, в частности замена русским, чревата последствиями, отпугивающими широкие массы». Так что обновленцы не те, которые осознают потребность и неизбежность полного или частичного перехода на современный язык богослужения, а те, которые, как фарисеи, хранят мнимую «верность богослужебным традициям отцов» и насущными богослужебными реформами боятся отпугнуть (от более разумного и плодотворного участия в богослужении) «широкие массы» верующих.
<…>
Что касается изучения Священного Писания и основ православного богословия, то в большинстве нормальных богослужебных текстов (преимущественно в Октоихе и Триодях) как раз и раскрываются смыслы Священного Писания, излагаются догматы православной веры. Поэтому столь важно, чтобы эти тексты были максимально понятны для восприятия, доходили до ума и сердца, более-менее легко запоминались, а не нуждались сами в дословном переводе и постоянном истолковании, не отличались лишь сложностью грамматических форм, витиеватостью лексических единиц, неправильным (часто на слух — просто бессмысленным) порядком слов…
Из моего опыта окормления катакомбных христиан могу засвидетельствовать, что понимание ими церковнославянских текстов было весьма примитивным и иногда совершенно превратным. Лишь немногие из них задумывались над значением тех текстов, которые регулярно вычитывали в качестве молитвенного правила. Например, блаженной памяти подвижница и исповедница Катакомбной Церкви инокиня Ксения Ларионова (1921–2012) ревностно и неукоснительно в течение более 50 лет (!) исполняла по-церковнославянски своё большое молитвенное правило, но многие слова и выражения не понимала. А когда стали окормлять её мы, священнослужители из Украины, то, молясь вместе с ней, некоторые тексты стали читать по-русски. Она внимательно слушала и была очень рада, что стала понимать то, чего раньше не могла понять, и просила нас читать в русском переводе и впредь (хотя сама продолжала читать лишь по привычным дореволюционным церковнославянским книгам). Матушка Ксения защищала нас и перед другими катакомбниками, которые наотрез отказывались слушать богослужебные тексты на русском (хотя на церковнославянском почти ничего не понимали, как это выяснилось из общения с ними).
<…>
Но у каждого своя мера, свой вкус. Поэтому я с глубоким уважением отношусь к мнению тех благонамеренных «славянофилов» (отнюдь не поверхностных фанатиков-ханжей, а настоящих, сознательных верующих!), которые, подобно покойному академику Д.С. Лихачёву, считают необходимым сохранить в богослужении именно церковнославянский язык, очень любят, высоко ценят и хорошо понимают его, которым он по душе в литургическом и эстетическом плане. Пусть благоговейно учат его и разумно молятся на нём, — это святое дело! Но пусть не запрещают, не ставят палки в колёса тем, кто мыслит иначе, у кого другая мера, иной опыт восприятия, для кого (опять-таки, не из-за примитивизма!) лучше, удобнее, назидательнее молиться Богу на другом языке, в частности, на современном русском, беларуском или украинском. В любом случае, и старинный церковнославянский, и современный литературный язык должны в той или иной мере влиять друг на друга, исправлять и обогащать друг друга, как-то пересекаться, взаимодействовать, жить «под одной церковной крышей», исполнять одно спасительное предназначение. Это неизбежно и нормально.
