Монашество в стаде антилоп?

Интервью с епископом Григорием (Лурье)

монашество
Святой Мина и Христос. Икона VI в. из монастыря Бауит в Среднем Египте.

В декабре 2016 года в издательстве Эксмо выходит книга Марии Кикоть «Исповедь бывшей послушницы». История Марии появилась сначала в виде заметок в личном блоге автора и вызвала бурную дискуссию в православном сообществе. Мы поговорили с епископом Григорием (Лурье), патрологом, автором книги о монашестве «Призвание Авраама» (2000 г.), о том, что такое монашество в православной традиции и возможно ли оно в современном мире.

О книге «Исповедь бывшей послушницы»

— Мы хотели бы начать разговор с книги Марии Кикоть. Она поднимает вопрос, который возник не сейчас, конечно: монашество в принципе — это плохо, вредно, устарело, из него может получиться только то, что описано. Может показаться, что книга это подтверждает. Как Вы думаете, это так?

— Книга рассматривает определенные факты. Она, как всякий эксперимент, говорит о том, что есть, а не о том, что может быть. А почему оно есть: потому что так неизбежно бывает или так бывает в силу каких-то еще дополнительных условий — книга этого не раскрывает. На мой взгляд, в книге описан проект постсоветского монашества. Людям дали возможности что-то организовать и поэкспериментировать. Конечно, не всем и каждому, а каким-то людям, которые стали начальниками. Они стали это организовывать, более-менее сознательно приняв обеты безбрачия, но больше собственно ничего про монашество не зная. У архиереев МП в общем-то выбора не было. Надо было либо смиренно признать, что они не могут организовать никакого монашества, либо делать то, что они и сделали в итоге. И они дали этим людям, этим энтузиастам, которые что-то могли организовать в таком житейском смысле, материальные ресурсы – объекты недвижимости и какие-то верительные грамоты, чтобы трясти спонсоров. Ну и получили то, что получили, естественно — то, что описывает Мария. А что тут еще можно было получить? Если бы действительно у архиереев МП был какой-то интерес к монашеству, они бы такого не стали делать. А у них был интерес другой: у нас должны быть монастыри, мы должны их предъявить миру, пометить территорию. Мы должны как можно больше присутствовать в информационном пространстве нашего региона. Плюс должна быть организация паломнических центров, потоки паломников и того, что они с собой несут (то есть денег). Мария Кикоть пишет об этом. Но это не самая интересная сторона ее книги.

— А что самое интересное?

— Самое интересное на мой взгляд это то, что она пишет о себе. О том, как она это воспринимала. Потому что люди подобные ей, которых было большинство во всех этих монастырях, они же приходили не потому, что им архиереи что-то говорили. Они приходили, потому что у них было какое-то представление о монашестве, и им хотелось его реализовать. Но за неимением другой среды — просто они даже не понимали, что бывает другая среда — они пришли в эту.

А интересен тут вопрос об их собственных мотивациях. В одном из комментариев к рассказу Марии какая-то девочка пишет, что ее воспитывали в православии и в постоянном страхе родителей. Мама говорила: прокляну, если не уйдешь в монастырь. И вот она сидит в монастыре до опупения, потом все равно оттуда уходит и уходит из православия совсем.

Тут присутствует психологическая мотивация – люди идут в монашество, потому что им нужны какие-то мирские вещи, которые решаются нормальной социализацией, а в случаях более сложных также с помощью психотерапии и может быть психиатрии. А люди идут в монашество вместо этого. Там их ждет усиление болезни. И тогда либо они там совершенно разрушаются, и монастырь их уже выплевывает в виде трупов, либо они как-то уходят, либо они там закукливаются и адаптируются к этой очень специфической жизни в монастыре, но уже не могут адаптироваться ни к чему другому. Одна из положительных черт книги в том, что она описывает портреты людей из этой последней группы. Они образуют ближайшее окружение патологических лидеров внутри таких монашеских общин.

монашество
Рельеф с монахами и монахиней из женского монастыря в Атрипе, основанного Шенуте, Египет.

— Можно сказать об игумении, что она в прелести? Что такое прелесть вообще?

— В аскетической терминологии прелесть — это такая разновидность беснования, при которой внешне человек видится как особо духовный — по крайней мере, самому человеку и тем, кто не понимает, что он в прелести, кажется, что у него какие-то особые духовные успехи. Но сам термин «прелесть» сохраняет практическое значение, когда грубых медицинских психопатологий нет, а есть неправильное понимание духовной жизни, которое греховно и вытекает из свободной воли человека.

А если говорить об этой игумении, то я считаю, что понятие прелести здесь — это просто неадекватный аналитический аппарат. Как из пушки по воробьям — выяснять, в прелести она или нет. Ну, может быть, она в прелести, но прежде всего там видна грубая патология того типа, который у Отто Кернберга называется злокачественным нарциссизмом. Это видно издали, хотя конечно я не говорю, что я ставлю диагноз на расстоянии; это лишь догадка относительно типа диагноза, который тут мог бы быть поставлен в случае обследования. Но это очень грубая патология характера, которая делает человека опасным в качестве лидера. А он при этом стремится стать лидером. В церкви такого рода люди находят себе отличную питательную среду. В истинном православии это тоже есть. В МП среди людей, облеченных властью, людей с этой патологией — значительный процент, потому что они умеют пробиваться наверх, они этого хотят. Внешний признак, который говорит о том, что есть такая патология, — человек очень ценит и любит тех людей, над которыми он может установить абсолютную власть или по крайней мере ему кажется, что он это может, и абсолютно обесценивает тех, над кем нет абсолютной власти. Вся его деятельность подчинена цели обеспечить себе поклонение. У него нет задачи какого-то материального приобретения, так как материальные средства его интересуют не сами по себе, а только как инструмент власти. Они стремятся к тому, чтобы их почитали и обожали, и люди, которые вступают в отношения с ними, образуют их ближний круг, тоже чаще всего имеют какую-то психопатологию, но другую.

— Что Вы думаете про мотивацию самой Марии?

— Ее случай не столь патологичен, но мне кажется, что на момент прихода в монастырь у нее были какие-то свои проблемы психологического свойства, которые надо было как-то решать. Их можно было решить с помощью профессиональной психотерапии или просто если бы в жизни как-то повезло больше, но она их стала решать с помощью монастыря, надеялась, что ей там помогут.

— Почему Вы думаете, что основной причиной были какие-то проблемы? Может быть, она хотела спастись? Если судить по ее описанию, ее среда внушила ей, что это лучший способ спастись.

— Но и ее что-то заставляло в это поверить, то есть что-то шло изнутри навстречу. У людей с чисто религиозной мотивацией гораздо больше автономии, они вообще не будут доверять какому-то батюшке. К тому же, если у человека нет реакции на старца Наум-сенрикё как на какое-то заспиртованное чудище, значит, что-то уже сломалось в иммунной системе психики. Как вообще можно посмотреть на это явление и рассматривать это как что-то из области нормальных человеческих отношений?

— Может быть, человек думает, что раз он теперь христианин, то все должно быть другим, странным, необычным. Что так и должно быть. Ведь христианство – не от мира сего…

— Психические заболевания еще больше от мира сего, чем обычная человеческая жизнь. Потому что обычная человеческая жизнь хотя бы вариативна в какой-то степени. А психические заболевания гораздо более шаблонны, более ригидны. Садо-мазохистические отношения с патологическим лидером ужасно примитивны, в них нет ничего не от мира сего. Отрекаться от своей воли хорошо, когда есть какой-то человек, носитель высшего смысла. Как можно в глубоко патологичном старце увидеть носителя высшего смысла? Ты же сам можешь на него посмотреть. Как это вообще можно воспринимать всерьез? И это такой тест. Мария ведь описывает свою встречу, знакомство с оным старцем. Там видно, что это сильно нарушенный больной, что ничего более духовного, нежели сексуальная перверсия в регистре садо-мазо там нет. Это можно было бы понять хотя бы интуитивно.

— Не может ли тут еще играть роль влияние среды? Ведь даже здоровая человеческая психика в патологических группах подвергается изменениям.

— Да, это так. Но все же тут видно низкое пороговое значение, ниже среднего. Система отбора в монастыри построена на том, чтобы отбирать людей вот с такими низкими пороговыми значениями на общем фоне, где уже все и так снижено. Это такой общий фильтр — попадание в орбиту старца.

— А разве не играет здесь роль фактор того, что человек испытывает доверие к священническому сану и ко всему, что связано с церковью?

— То есть такое доверие, что не замечает сексуальной перверсии?

— Но у нее была достаточная степень психического здоровья, чтобы эту ситуацию запомнить и уже тогда, видимо, оценить как странную и необычную.

— Несомненно. Может быть, она где-то рассчитывала, что, обращаясь за религиозной помощью, она получит и психотерапевтическую. Это кстати вполне нормальный здравый расчет, если он у нее был. Но ей не повезло.

– В отзывах на книгу можно было встретить мысль о том, что монахи избирают себе добровольное мученичество и в монастырь идут терпеть скорби. Она вот не потерпела…

– Скорби в общежительном монастыре из-за того, что там нет духовного руководства, сродни подвигу юродства. А она по сути пришла за духовным руководством в стадо антилоп — была такая особая форма монашества в древности, ее практиковал, например, авва Апфий, будущий епископ Оксиринхский. Если у меня есть призвание к подвигу юродства, нужно оставаться в таком монастыре, а если нет, то нужно уносить ноги. Унесение ног это тоже скорби, и через терпение таких скорбей также происходит послушание воле Божией. А исполнение воли садомазохистического лидера – это не послушание.

— Там еще говорится, что в самом начале она пришла к обычному попу, и он ей сказал, что с монастырями сейчас не очень и не надо туда ходить. Почему такое предупреждение не работает?

— Это не ответ на вопрос в данном случае. Вопрос был: а что мне делать? А он говорит, чего не делать. Получается, что это бессмысленное предупреждение. Людям надо давать какой-то ответ. Конечно, если бы Мария на том этапе пришла ко мне, и у нас был какой-то разговор, я бы сказал, что монастырь — это хорошее дело, не надо оставлять этой мысли, что конечно монастыри сейчас испортились, хотя сам ее настрой хороший. Но настрой настроем, а действие действием, и начать нужно с психотерапии. Если потом желание монашества не пройдет, можно заново вернуться к этому разговору, может быть, уже не со мной.

— То есть у Марии, может быть, были и нормальные религиозные мотивации.

— Да. Может быть, они и сейчас у нее остались. Но на тот момент надо было фильтровать.

монашество
Фреска из монастыря Бауит, Египет

О смысле монашества

— Как определить, надо человеку в монахи или нет?

— Я скажу сейчас, как я понимаю – то, как я прочел об этом святых отцов. Если тебе хочется свою жизнь так организовать, чтобы она преимущественно состояла в том, чтобы можно было молиться, и это существенным образом отличается по степени привлекательности от всех остальных занятий, которые тоже для тебя интересны и привлекательны, — тогда можно сказать, что у тебя есть некоторая монашеская ориентация. Если нет ничего такого, то надо жить по-христиански, но в монашество лучше не идти. А вот если тебе эта внутренняя молитва с памятью Божией интереснее всего, то это признак того, что у тебя такое внутреннее устроение, что тебе, может быть, нужно стать монахом. Оно еще не монашеское само по себе, потому что монашеское устроение — это результат некоей работы. Но это такая заявка: да, я хочу чтобы оно у меня было монашеским. И тогда имеет смысл думать о том, как жить по-монашески мне в моих личных условиях.

— Если человек все-таки выбирает монашество, ему тогда надо ехать в монастырь?

— Если все-таки ты определил у себя такое монашеское устроение, то ты должен находить монастыри и духовных наставников тоже в связи с этим устроением, и они будут давать ответы на твои вопросы. Тогда ты не впадешь в самые грубые ошибки, но при этом в очень многие ошибки ты наверняка все равно впадешь. Что касается монастырей, если в мировом православии есть много монастырей, то в истинном православии их практически нет. Конечно, поездить в качестве паломника по монастырям вполне можно, но как вспоминали в комментариях к книге Марии Кикоть, туризм и пмж это совершенно разные вещи. Тем не менее туризм полезен.

— А Вы сами жили в монастыре когда-нибудь — на пмж или как турист?

— В 1983 году я пожил в течение нескольких недель в Псково-Печерском монастыре в качестве туриста. Это были очень приятные недели. Они мне даже как-то помогли в моем представлении о монашестве, которое у меня тогда уже сформировалось. Но у меня не возникало даже тени сомнения, что все-таки жить в Печерском монастыре на пмж мне не стоит.

— Что Вы делали в течение этих “туристических” недель в монастыре?

— Я там работал в коровнике. Это были прекраснейшие дни, одни из лучших в моей жизни. Конечно, мне не доверяли серьезные работы типа дойки, этим занимался иеромонах, один очень благочестивый чуваш. А я там занимался уборкой навоза и доставкой корма коровам. Когда я читал про коровник у Марии, я просто себя вспоминал и думал: как круто — коровник, какая это прекрасная работа! Действительно к шести утра нужно уже подойти к коровам и начинать убирать. Пастухи, такие квалифицированные мальчики, выгоняли стадо, что мне тоже не доверяли, и там после этого оставалась куча навоза, и нужно было это все убирать, вывозить на тачке. Потом можно было пойти позавтракать, потом нужно было привозить какую-то вареную гнилую картошку до того, как стадо пригонят. В общем, все прекрасно было. И с коровами тоже были прекрасные отношения. Какое-то было количество служб ежедневно, на какие-то мы успевали, но не на все.

— Почему Вы решили, что Вам не стоит остаться там на пмж?

— Я был тогда уже достаточно начитанным, я понимал, что монастырь нужен для того, чтобы там было какое-то духовное руководство. А духовное руководство должно быть направлено не на что-то иное или что-то непонятное мне, а на то, чтобы учить стяжанию Иисусовой молитвы и исихазму. А я убедился, что такого там не будет — там либо не будет никакого духовного руководства, либо оно будет направлено на что-то мне непонятное, то есть нет оснований доверять такому руководителю – значит, мне туда точно не надо. Потому что это отсечет меня от тех источников духовного руководства, которые у меня есть в моей городской жизни, а именно от книг. Хотя там была хорошая библиотека, ее нельзя было читать монахам в произвольном порядке. Кроме того, для людей, привыкших к интеллектуальной работе, нужна некоторая интеллектуальная загрузка. Одной физической работы недостаточно. Потому что главная задача всех трудов наших — ограничить помыслы, как пишут святые отцы. То есть монашеское рукоделие, плетение корзинок должно состоять в том числе в деятельности умственной. А монастырская жизнь колхозного типа этого не обеспечивает. Поэтому для таких людей, к которым я отношусь, и Мария Кикоть, по-видимому, тоже, колхозы не подходят. А каким-то другим людям подходят, потому что большинству людей не требуется интеллектуальная деятельность.

Кто не любит работать, тот бездействием питает страсти и пожеланиям дает свободу устремляться к сродным им предметам, что наипаче обнаруживается во время молитвы, ибо тогда внимание ума бывает все поглощено тем, чем занято сердце, и он только и делает что в помыслах перебирает внушаемые пришедшие в движение страсти, вместо того чтобы беседовать с Богом и просить у Него полезного себе. Зная сие, св. Павел с ревностью нападает на праздность и всех апостольскою властью обязует к труду (2 Фес. 3: 6–12). Дело есть якорь для мысли и дает ей безопасное направление. Пусть отовсюду приближаются бури и порывы ветров угрожают крушением — мысль стоит неуклонно, удерживаемая делом как якорем. Несколько волнуется она поднимающимися помыслами, но не увлекается в опасность, потому что держащие узы крепче гонящих ее ветров.

Добротолюбие Т.2, парафраз Иоанна Кассиана, дошедший под именем Нила Синайского

— В обсуждении книги Марии Кикоть постоянно подразумевается, что быть монахом значит жить в монастыре и никак иначе быть не может. Может ли существовать монашество без монастыря?

— Общежительные монастыри как форма монашества появляются в IV в., а само монашество как институт появляется раньше. При этом монашеская жизнь не равна ни одной из своих форм. Таких форм может быть множество, их количество ничем не ограничено, и они заранее не предопределены. В опыте святых есть десятки разных форм. Но большинство из них никому не подходит. Например, всю жизнь проводить на дереве и не спускаться – такая форма монашества появилась в V в., но даже тогда она мало для кого подходила. Когда человек выбирает ту или иную форму монашества для себя, надо выбирать не то, что подходит многим или большинству, а то, что подходит ему лично. Это может быть что-то такое, чего раньше никто никогда не делал. Монашество может быть и без пострига вообще. Постриг, пострижение влас — это поздняя практика, особенно в качестве обязательного признака монашества. Кто вот постригал Марию Египетскую, например?

Не все, живущие в монастырях — монахи, но тот монах, кто исполняет дело монашеское.

Св. Варсонофий Великий

— В чем тогда заключается монашество, если не обязательно уходить в монастырь и даже постриг не обязателен, чтобы быть монахом? В чем принципиальное отличие монашества от просто христианской жизни?

— Монашество — это определенные заветы с Богом. Потенциально этот завет на каком-то уровне касается всех. Это по сути обеты крещения: – Сочетался ли еси Христу? – Сочетахся. Монашество предлагает особую форму частичного исполнения этих заветов. Полное исполнение — это святость. Тут много путаницы из-за того, что люди не понимают логику, в которой эти вопросы существуют, и задают эти вопросы из другой логики. Здесь действует так называемая нечеткая логика. Например, есть синий цвет, есть зеленый. Но есть некая область неопределенности между ними, где уже нельзя точно сказать, какой это цвет. Когда мы хотим провести границу между монашеской и немонашеской жизнью, мы тоже должны рассуждать в рамках нечеткой логики. Есть такие проявления, когда мы можем четко сказать, что это разное, но, если мы дальше будем смотреть, как они граничат между собой, мы не найдем четкой границы. Мы увидим, что эта граница размазана: есть такие формы, которые можно интерпретировать и так, и эдак.

Так вот, специфический завет, который осуществляется в монашестве, заключается в том, что я перед Богом один. И дальше я всю свою жизнь собираюсь строить так, чтобы это мне только помогало быть одному перед Богом. Я понимаю, что я при этом буду со всеми людьми, в той мере, в которой эти люди сами с Богом. Но у меня нет с ними никаких прямых (внутренних) связей, все связи — с Богом, а дальше Бог уже как-то так устраивает, что у меня и с людьми какие-то еще связи. Но эти связи при этом как бы не мои. Грубо говоря, мои человеческие контакты это типа денег, которыми я распоряжаюсь, но они мне не принадлежат, а я за них еще должен отчитываться перед хозяином. А подход в жизни немонашеской, особенно семейной, заключается в том, что есть люди, с которыми я устанавливаю горизонтальные связи – внутренние привязанности. Правда, если эти связи христианские и имеют какую-то христианскую цель, то дальше я понимаю, что все-таки эти связи должны приводить к Богу, то есть к тому же самому, и здесь мы неизбежно придем к тому, что грань потеряется. В своей цели и монашеская, и семейная христианская жизнь не могут не совпадать. Но важно, с чего мы начинаем: если монашество – то с вертикальной связи с Богом, а если семейная жизнь – то с горизонтальных с людьми.

Если намерен ты предать душу свою на дело молитвы, очищающей ум, и на пребывание в бодрствовании ночью, чтобы приобрести светлый разум, то удаляйся от зрения мира, прекрати беседы с людьми и не желай принимать по обычаю в келлию свою друзей, даже с благочестивыми целями, кроме единонравных, единомысленных с тобою и сотаинников твоих; бойся нарушения душевной беседы (т. е. собеседования с Богом), которая обыкновенно возбуждается непроизвольно, по отсечении и отрешении и совершенном прекращении внешней беседы. С молитвою твоею сопряги милостыню, и душа твоя узрит свет истины. Ибо в какой мере сердце перестает тревожиться внешними предметами, в такой же — ум может чрез уразумение мыслей (или непосредственно внушаемых Богом человеку, или заключающихся в Св. Писании) доходить до постижения и дел Божественных и до изумления (ими). Ибо душе обычно скоро заменять (человеческие собрания собеседованием с Богом и словесами Божиими) одну беседу другою, если постараемся показать малую рачительность. А чтобы заменить одно собеседование другим, занимайся чтением Писания, открывающим тебе путь тонкости созерцания, и житиями святых, хотя сначала и не ощутишь сладости по причине омрачающей близости вещей.

Преподобный Исаак Сирин, Слово 56 О любви к Богу, об отречении от мира и об упокоении в Боге.

Монашество как одиночество перед Богом лучше, чем христианский брак?

— Путь брака более затратный и более косвенный. В любом случае, идеал христианской жизни — это не монашество, а святость. Когда мы рассматриваем какого-то конкретного человека, то вопрос должен быть: как каждому конкретному человеку лучше достигнуть святости. Кому-то лучше через монашество, кому-то лучше через брак. И если рассматривать ресурсы конкретного человека — где ему легче их потратить — то выводы могут быть совершенно другими. Например, что брак лучше.

— А что вообще может быть плохого в горизонтальных связях с людьми?

— Все люди в каком-то смысле больны, и больны заразными болезнями, поэтому общение это опасная вещь: люди заражают друг друга своими проблемами. И люди отвлекают от Бога.

Кто любит собеседование со Христом, тот любит быть уединенным.

От бесед с людьми забывается осторожность, в мысли у человека изглаждаются намерения воли его, ибо входящее вратами зрения или слуха приносит холодность и омра­чение ума для Божественного.

Преподобный Исаак Сирин

— Но ведь если твои горизонтальные связи ограничены, то скорее всего это не в пользу общения с Богом, а в пользу нахождения наедине с самим собой. А сам ты не менее болен, чем другие люди.

— Да, отсутствие таких связей часто бывает из-за того, что человек испытывает трудности с социализацией. Поэтому часто лучше иметь горизонтальные связи, может быть, создать семью. А в монастыре такой человек с недостаточной собственной социализацией попадет в жестко формализованную социализацию, которая ему может быть даже очень комфортна в силу своей формализованности, но в реальности он просто попадает в садомазохистические связи.

— Монашество все же не предполагает полное отсутствие контактов с людьми. Даже у отшельников появляются ученики и последователи. У людей в монастыре тем более есть какие-то горизонтальные связи между собой, какое-то общение, какая-то дружба. Как это соотносится с тем, что монах один перед Богом?

В хорошем монастыре есть только внешние связи с людьми по делу, а внутренних нет. Насколько монахи подчиняются уставу, у них есть общая дружба всех со всеми — в смысле общего дела, которым они занимаются. Этим делом стратегически является спасение, а тактически — жизнь монастыря. Все так называемые частные дружбы возникают тогда и там, когда и где появляется еще какое-то отдельное общее дело — более общее для этих людей, нежели для остальных насельников. Тут тонкая грань, так как неизбежны какие-то послушания, где трудятся определенные группы людей, которые теснее общаются друг с другом, чем с остальными (и поэтому такие группы приходится периодически перетасовывать — в хороших монастырях это делалось с хорошими целями, а в плохих — с плохими, т.е. для более полного порабощения). Об этом у Феодора Студита постоянно говорится, что не должно быть партикулярных дружб. Можно сказать, что дружба в христианстве — это норма общежития. Каждый христианин должен ко всем относиться одинаково, а именно, одинаково любить всех.

Тем не менее какая-то духовная близость между монахами все-таки возможна? Мы знаем из житий святых, что у них были особые собеседники-друзья, например, у преподобного Сергия Радонежского? Или дружба между Кириллом Белозерским и Ферапонтом?

Речь не о том, чтобы остаться навсегда одному. Таких людей, которые решили для себя, что останутся одни перед Богом, много. И у кого-то из них может возникать совпадение настроев и резонанс, который и будет называться дружбой. Как и в мирской дружбе, тут может присутствовать избирательность (поэтому термин «дружба» здесь применим), но технология выбора здесь другая — выбор происходит естественно и сам собой. Монахи в идеале дружат не друг с другом, а с Богом, но понимают, что это Бог их друг к другу привел. Но нет каких-то внутренних привязанностей, даже к духовным лидерам, а все являются как бы боевыми товарищами.

…есть один вид любви нерасторжимый, который основывается не на знатности знакомства, не на важности должности или чина, не на договоре каком–либо или на нуждах естественных, но на одном лишь сходстве добродетелей. Эта любовь ни в каких случаях никогда не прекращается, не только расстояние или время не могут ее разлучить или подавить, но и смерть не прерывает ее. Это есть истинная и неразрывная любовь, которая одинаковым совершенством и добродетелью друзей скрепляется. Однажды заключенный союз ее не прервут ни разность желаний, ни упрямое несогласие воли. Впрочем, мы знаем многих, находящихся в таком положении, которые хотя из горячей любви ко Христу были связаны дружеством, не могли, однако, сохранить его навсегда неразрывно; потому что хотя и основывались на добром начале товарищества, однако с неравным усердием предпринятое намерение поддерживали, и было между ними некоторое временное охлаждение, потому что не одинаковой добродетелью того и другого, а терпением лишь одного сохранялось. … Поэтому верный, неразрывный союз дружества, как мы сказали, есть тот, который основывается только на равенстве добродетелей. Ибо Господь вселяет единонравных в доме (Пс 67, 7). И потому только между теми может пребывать неразрывная любовь, в которых есть одно намерение и воля, одно желание и нежелание. Если и вы желаете сохранить ее ненарушимо, то вам нужно стараться, изгнав из себя пороки, умертвить свою волю и с одинаковым старанием и намерением тщательно исполнять то, чем пророк очень утешался, говоря: как хорошо и как приятно жить братьям вместе! (Пс 132, 1). Это следует понимать духовно, а не в отношении к месту. Ибо нет никакой пользы, если несогласные по нравам и намерениям соединяются в одном жилище; а основывающимся на одинаковой добродетели и расстояние не препятствует соединяться (дружбой). Ибо у Бога сходство нравов, а не соединенное местожительство соединяет братьев; и никогда не может ненарушимо сохраниться мир там, где бывает разность воли.

Иоанн Кассиан, Собеседование 16 о дружестве

— В монастыре, описанном у Кикоть, осуждаются частные «дружбочки». Получается, что по Феодору Студиту это правильно?

— Там бои не за то ведутся. Эта игумения все делает идеально с внешней точки зрения, но просто у нее другое содержание, психопатологическое. И запреты на дружбы — это правильно, и исповедание помыслов — это правильно, с точки зрения монашеского устава Феодора Студита. Но общежительные монастыри в России очень легко переходят в свою противоположность, и именно ради этого их и разводят. Они переходят даже не в колхозы, а в такой сталинский идеал колхоза, где труд колхозников по-настоящему рабский. Не позднесоветские, а сталинские колхозы, из которых нельзя выйти. Это, конечно, выгодно недобросовестным людям — они их распространяют.

— А зачем нужно исповедание помыслов? В чем смысл этой аскетической практики?

— Исповедание помыслов – это очень эффективное средство против грехов на стадии их зарождения. Оно подразумевает исповедание не только уже собственно греховных помыслов (исповедь), но и вообще таких помыслов, степень греховности которых либо неясна, либо кажется (и, возможно, на самом деле является) отсутствующей: то есть все, что более-менее значимо, проговаривается с духовным руководителем. Этим руководителем может быть женщина, сан тут не имеет значения. Но, разумеется, руководителя нужно выбирать такого, которому ты доверяешь, и доверяешь не напрасно. Но не обязательно, чтобы этот руководитель был, пусть даже только в твоих глазах, святым. Достаточно, чтобы он был более опытным, чем ты сам, и старательным. Когда исповедание помыслов превращается в собирание доносов друг на друга, то это уже не ошибка в реализации проекта, а карикатура: это что-то из жизни не монахов, а обезьян. (Само собой разумеется, что для мирян исповедание помыслов невозможно и всерьез предлагаться не может: это только для монахов или хотя бы послушников).

— В чем вообще смысл хорошего общежительного монастыря по Феодору Студиту?

— Смысл в том, чтобы люди, которые живут в монастыре, могли быть все вовлечены в рукоделие, которое является одним из основных монашеских деланий. Им это легче, когда они вот так объединены, но под руководством. Общежительный монастырь студитского типа подразумевает, что есть духовные руководители, к которым пришли ученики и захотели жить вместе с ними.

монашество
Авва Авраам, епископ Гермонтиса и настоятель монастыря Фойбаммона в Дейр-аль-Бахри, Фивы. Египет, VI в.

— Что это за основные монашеские делания, о которых Вы сказали?

— Они были показаны в видении устроителю православного монашества святому Антонию. Но хорошо их сформулировал Венедикт Нурсийский (которого считают своим основателем бенедиктинцы): ora et labora, молись и трудись. Труд нужен монаху для того, чтобы было легче молиться. Вообще монашеских занятий всего пять (в классификации Евагрия): молитва, рукоделие (то есть труд), псалмопение, чтение, размышление.

Од­на­жды сре­ди борь­бы с по­мыс­ла­ми Ан­то­ний воз­звал: «Гос­по­ди, я хо­чу спа­стись, а по­мыс­лы не да­ют мне». Вдруг он ви­дит: кто-то по­хо­жий на него си­дит и ра­бо­та­ет, по­том встал и на­чал мо­лить­ся, за­тем опять сел за ра­бо­ту. «Де­лай так и спа­сешь­ся», – ска­зал ему Ан­гел Гос­по­день.

— Человеку, который хочет вести монашеский образ жизни, нужно обязательно их осуществлять, даже если не живешь в монастыре?

— Да, и если я хочу вести монашеский образ жизни, то мне надо решить, как это делать. В особенности в том, что касается работы. А ответы не найдутся сразу. Но надо подумать, как искать эти ответы.

— Надо специально организовывать себе ритм жизни?

— Обязательно, да, без этого совершенно невозможно. Он должен быть организован как-то, хотя и может быть мягким.

— То есть это некоторый собственный устав, по которому ты живешь?

— Да. Хотя он может корректироваться. Жить без всякого режима нельзя нисколько, ни секунды. Но и вообще христианская жизнь без устава невозможна. Человек не задержится в Церкви, если у него совсем никакого устава нет. У монаха устав должен быть достаточно подробным. Прежде всего, подробно должно быть организовано богослужение, то есть псалмопение и молитва: как я буду молиться, и что у меня с псалмопением в течение дня. Псалмопение – это все богослужения, чтение псалтири, утреннее и вечернее правило. А молитва – внутреннее духовное упражнение, Иисусова молитва.

— Монашество и богообщение – как они соотносятся?

— Вообще без богообщения нет никакого христианства. Христианство это по определению общение с Богом. Предполагается, что это личное общение с Богом есть всегда. Хотя возможен недостаток нашего восприятия — тогда могут быть фазы богооставленности. Но если общения с Богом нет на личном уровне, то это уже не православие. Это уже просто мирские толпы, которые пришли в Церковь в определенный исторический момент и от которых монашество и обособилось в отдельный институт.

— Общение с Богом возможно, несмотря на то, что мы в состоянии совсем далеко не обоженном? Ведь у нас есть грехи и страсти, которые делают это общение невозможным.

— Они делают, а оно не делается. Это же борьба. Очень большая порочность человека сама по себе не является причиной, по которой общение с Богом для него невозможно. Здесь важнее скорее какая-то его внутренняя готовность, о которой он сам не знает, может быть, на сознательном уровне. Но на каком-то внутреннем уровне он об этом знает – это то, чего он хочет в жизни.

— Можно ли сказать, что богообщение в монашестве это такой основной инструмент, метод обожения? Ведь от любого общения меняешься.

— Это такие рельсы, по которым ты «отъедешь» к обожению. Качество общения будет меняться так же, как между людьми общение развивается после того, как оно установлено.

О формах монашества в современном мире

— Давайте еще поговорим про формы монашества. Какие вообще существуют?

— Я могу перечислить те, которые известны исторически, но это принципиально открытый список. Исторически основных форм было четыре-пять: во-первых, отшельничество , но в потенциале оно все равно социально, потому что вокруг отшельников образуются целые колонии отшельников, как например, вокруг Антония в Египте. Затем есть общежительное монашество, когда живут строго, казармой. Если есть духовное руководство настоящее, то лучше жить казармой, чтобы тебе все объясняли, что делать. Есть ослабленная форма общежития – идиоритм. Это другой тип монастыря, когда есть что-то вроде общего хозяйства, но все живут по своему уставу, это типа коммунальной квартиры. Это стандартная форма жизни для афонского монашества, которое все время осциллирует между общежитием и идиоритмом. Идиоритм это когда все живут рядом, на виду, в монастыре, но при этом все живут по-своему. А игумен имеет только административные полномочия, но не вмешивается в жизнь остальных. Еще скитское житие — это когда все живут отдельно, но есть общее богослужение в отдельные дни. Есть бродячее монашество – такая очень плохая форма, когда люди не примыкают ни к какой общине, не держатся на одном месте. Это всегда ведет к падению. Есть еще экзотические формы монашества: продать себя в рабство, жить в стаде антилоп, жить среди зверей (так делали отшельники-воски)… Они привели какое-то количество людей к святости. Но для большинства людей они вообще недоступны. Мы должны вдохновляться духовным подвигом этих людей, но не должны им подражать буквально, если лично у нас нет призвания именно к такому способу.

Вообще каждая форма монашества имеет свои преимущества и свои недостатки, нет одной идеальной для всех формы. Каждый должен выбирать, что ему лучше. Но что всегда плохо — это частая перемена. Не может укорениться дерево, которое часто пересаживают, как говорят святые отцы об этом. Поэтому даже если форма тебе не очень подходит, не надо спешить ее менять, даже если ее все-таки надо менять.

монашество
Келлии. Идиоритмическая община учеников Антония Великого в Нитрийской пустыне в Египте. Основана в IV в.

— Как и когда возникла форма общежития?

— Общежительное монашество создал святой Пахомий в IV веке в Египте. В пахомианских монастырях все было устроено, как в армии, и даже строже. Возможно, сказалось военное прошлое самого Пахомия. Там была разбивка на роты и взводы, запрет спать лежа. Немного похоже на римскую армию, которая всех побеждает за счет высокой организованности, но символически это армия Исхода. Правда, эти монастыри недолго продержались в таком виде, потому что требовали огромных усилий, и было мало людей, готовых так жить. Уже на рубеже IVV веков монастыри Пахомия превратились в общежительные монастыри привычного нам типа. На Востоке эта традиция пахомиевская в целом не сохранилась.

— Почему все-таки общежительные монастыри прижились и стали наиболее распространенной монашеской формой в христианстве?

— Тут два фактора пошли навстречу друг другу и срезонировали. Один хороший, другой плохой. Сначала про хороший. Общежительный монастырь – это единственная форма для монашества более-менее массового. О монастырях св. Пахомия с их чрезмерной аскезой, которая поэтому требовала особой коллективной поддержки, я тут не говорю, так как эта традиция ушла из цивилизованных мест и спряталась где-то у истоков Нила в Эфиопии, оставаясь даже там мало кому известной. Также не говорю в данном случае об общинах «совершенных христиан» Василия Великого, т.к. это был проект, скорее, екклисиологический, нежели аскетический — и тоже кратковременный. Далее я буду иметь в виду только общежительное монашество в привычном для нас смысле слова.

Такое монашество предполагает выращивание монахов из рассады в теплицах, даже без обязательного пересаживания впоследствии в открытый грунт. Это способ сделать монашество доступным для тех, у кого мотивация есть, но способность следовать за собственной мотивацией слишком слабая. Поэтому такие люди не могут становиться монахами даже при духовном руководстве, если только это руководство не будет охватывать весь их быт. Когда Церковь становится богата монашеством, она может себе позволить разводить монахов в теплицах, чтобы сообщить самое лучшее, что у нее есть для человеческой жизни, — а это монашество — возможно более широкому кругу верующих.

Сравнение общежительных монастырей с теплицей принадлежит Игнатию Брянчанинову. Он с его помощью объясняет, почему монах, ушедший из монастыря, скорее всего, пропадет: в теплицах вырастают более изысканные растения, но вне теплиц такие цветы нежизнеспособны. Это как раз и сказано об общежительном монашестве.

Такая вот благая цель, и такие благие результаты, которые предполагают массовость. Но массовость — такая штука, которую в любом хозяйстве найдутся желающие оценить. Большое количество хорошего качества рабочей силы уже само по себе является большой экономической ценностью, а она, к тому же, успевает и накопить много материальных ценностей. Еще раз повторю, что общежительный монастырь — это большое хозяйство; если в нем несколько тысяч монахов (как бывало в Византии — например, у Феодора Студита), то и вообще огромное.

Поэтому большая польза оборачивается большим соблазном. Монастырское хозяйство начинает работать само на себя. Оно может становиться даже очень крупным бизнесом – как им стали основанные аскетами русские Троице-Сергиева лавра (к концу XV в.) и Кирилло-Белозерский монастырь (окончательно к середине XVI в.). И дальше крупный бизнес — да даже и не очень крупный — никуда не может деться от тесного общения с государством. Для бизнеса это нормально, а для монастыря получается превращение в госпредприятие. Так и произошло на Московской Руси в XVI веке, когда последователи Нила Сорского, так называемые нестяжатели, проиграли в борьбе с иосифлянами, последователями Иосифа Волоцкого. Продолжением иосифлянских монастырей являются современные монастыри-колхозы РПЦ МП. На первый взгляд, это бизнес-структуры, ориентированные на зарабатывание денег (хозяйство плюс турбизнес, т.е. паломничество). Но реально тут бизнес вторичен, а первична претензия церковных начальников на какое-то внутриполитическое значение. Поэтому они и насаждают монастыри, где только могут, и эти монастыри – всегда общежительные (в иосифлянском смысле).

Общежительные монастыри, ориентированные на монашество, не будут получать поддержки церковных властей, если сами не будут чем-то платить этим церковным властям. Но в Византии можно было без такой поддержки обойтись. В наше время создать заметный хозяйствующий субъект без франшизы РПЦ нереально.

монашество
Скит в пустыне рядом с монастырем Наклун. Фаюмский оазис, Египет. V-VI вв.

— Можно сказать, что какая-то из монашеских форм лучше подходит к современной жизни?

— В наше время духовного руководства уже особенно нет, поэтому для нашего времени больше подошел бы идиоритм. Но и общежитие, и идиоритм требуют какого-то совместного ведения хозяйства и зарабатывания на жизнь посредством общины. В наших условиях российских это слишком тесная коммуникация общины в целом с каким-то рынком, на который надо поставлять продукты труда, а это тесная связь с чиновниками или с бандитами или и с теми, и с другими. Поэтому в России это не очень хорошая форма, а в некоторых западных странах это может быть и перспективно.

— Вы давно занимаетесь проектами, связанными с монашеством? Что Вам удалось, а что нет?

— Уже более 20 лет — с 1993 года точно. Пока я был в МП, я хотел создать монастырь для ученого монашества. Но раньше, чем я смог серьезно этим заняться, – а материальные возможности у меня были – я уже понял, что в МП это делать нельзя, потому что слишком много всяких зависимостей. Поэтому идея погибла даже не в зародыше, а в проекте зародыша. Сейчас у нас при храме есть небольшая монашеская община, женская, в которую я не вхожу, но с которой я тесно связан, которую я всю постригал. Они все живут своей жизнью, но при этом у них регулярные богослужения, как приходские, так и свои собственные. Хотя я не вхожу в эту общину, у меня примерно тот же образ жизни.

— Как Вы считаете, это успешный проект?

— Достаточно успешный. По форме это, конечно, идиоритмический проект. Мы все живем недалеко друг от друга, и общих богослужений много.

— Есть ли в истории христианства опыт монашеской жизни в миру?

— Это система католических орденов, которая поэтому больше подходит к нашему времени, чем традиционная форма православного монашества. Например, опыт иезуитов. Как живут иезуиты: они даже не имеют никакой монашеской формы по уставу. Одеваться надо так, как одеваются в том месте, где ты живешь. Монастырей нет, но есть такое понятие как иезуитский дом. Это просто общежитие, у тебя там комната, туалет, ванная, общая столовая, общая церковь, но ты отдаешь какую-то значительную часть своей зарплаты в орден. У моего учителя в науке Мишеля ван Эсбрука, патролога, с которым я был знаком с 1983 года, она доходила до 90%. Ну, 10% оставалось на книги. Каждый день у католического священника службы. Пэр Мишель служил всегда в любом месте, куда он приезжал — находил там костел и служил мессу. Важнейшая часть, которую иезуиты считают своим служением, – это проповедь. И у них есть такой термин «инкультурация» – вживание в ту культуру, в которой живешь. Просто живешь своей жизнью среди людей.

Моя антиклерикальная идеология имеет генезис из идеологии иезуитов. Читая дневник Игнатия Лойолы, я им очень вдохновлялся, хотя я понимал, что там другая религия. Лойола сам абсолютно антиклерикален. Это офицер, вроде нашего Антония Булатовича, который испытал после ранения религиозное перерождение и посвятил всю жизнь религии. Клерикалом он не стал никогда, но создал нечто иное, отличное от любого клерикального типа. Он создал идеал монашества в миру, но при этом это все равно организованное монашество. Это монастырь, который не имеет стен, но при этом у него очень жесткая внутренняя организация. Поэтому нельзя сказать, что орден иезуитов размывается вследствие своих контактов с миром. Для монастыря в современном мире такая орденская структура наиболее перспективна. И канонически такой образ монашества не противопоказан, то есть против него нет совершенно никаких доводов в православном священном предании.

— А это вообще нормально — пользоваться опытом католиков?

— Указание учиться у доминиканцев и иезуитов мы получили от наших святых отцов.

Максим Грек, православный святой, написал замечательное произведение Повесть страшная и достопримечательная о совершеннем иночестем житии, где описывает в качестве примера для православных иноков – потому что в России так никто не делает, а надо делать — жизнь картузианского монастыря, а также жизнь доминиканского проповедника Савонаролы (сам Максим Грек в молодости был униатом и принял монашеский постриг у доминиканцев). Потом он делает вывод: если вот они, будучи в ереси, так хорошо по-монашески живут, то какой позор нам, что мы, будучи православными, живем гораздо хуже. Я убежден, что, если бы Максим Грек жил попозже и столкнулся бы с опытом не доминиканцев, а иезуитов, он описал бы и его тоже. Другой пример — это Никодим Святогорец, который написал свою большую книгу «Невидимая брань» (на русский не переведенную; вместо нее обычно издается написанное на ее основе сочинение Феофана Затворника) на основе труда католического священника-театинца Лоренцо Скуполи «Духовная брань» и небольшой книжицы иезуита Джованни Пинамонти «Духовные упражнения» (руководство для иезуитов, составленное в традиции духовной практики, восходящей к основателю ордена). 

Если говорить вообще о том, как можно пользоваться опытом еретиков, – вспомним Евагрия. Это классик систематизации аскетики на греческом языке, самый главный автор «теоретических» текстов о монашестве, все учились по текстам его, но при этом он написал другие сочинения, из которых оказалось понятно, что в целом его духовный опыт состоял в очень серьезной прелести. Он впал в ересь оригенизма и был осужден посмертно. Теоретически в любой духовной традиции может быть что-то очень полезное для православия. В римо-католической традиции это монашеские ордена: например, иезуиты, доминиканцы и бенедиктинцы. Православные должны учитывать это полезное: и чтобы самим этим пользоваться, и чтобы вести позитивные диалоги о вере.

— Про иезуитов понятно. А чему и как учиться у доминиканцев?

— Доминиканцы сегодня особенно актуальны с точки зрения традиции ученого монашества, которое они создали. Для большинства людей стремление к ученому монашеству несвойственно. Но все же есть достаточно большой процент людей, кому это нужно, – я сам к нему принадлежу. Это такая особая дисциплина умственного труда, такой интеллектуальный колхоз. Вообще, когда мы говорим, что вместо монастыря колхоз, то ключевое слово здесь «вместо». Если вместо – это плохо. Но если у вас при монастыре колхоз, не вместо, а вместе, то это необязательно плохо, это может быть и хорошо. Но колхоз ведь не обязательно должен заниматься сельскохозяйственными работами, он может и умственными заниматься. Вот доминиканцы создают научные организации, которые так и работают. Если говорить о том, что создали именно доминиканцы, то сразу же вспоминается Институт христианских источников в Лионе и одноименная серия Sources chrétiennes изданий Отцов церкви на двух языках (греческий или латинский оригинал с французским переводом или же только французский перевод с восточного языка). Даже изучение наших отцов церкви у них стало получаться лучше, чем у православных патрологов в XX в.

— Если человек не живет в монастыре, как ему организовать свой труд? Есть ли такие работы, которые будут явно мешать?

— Есть работы явно греховные, которые мешают христианам в принципе. Но все, что для христиан вообще приемлемо, приемлемо и для монаха; в виде исключения можно проходить с пользой даже совсем неудобные для монаха труды — например, быть судьей для мирян, как приходилось делать Кириллу Белозерскому, и это получалось у него лучше, чем у светских коллег. А дальше смотреть по себе, что больше мешает, что меньше. Кому-то нужно больше физического труда, кому-то больше умственного. Кому-то лучше работать с людьми, кому-то с текстами. Но физический труд нужен всем какой-то, потому что должна быть физическая усталость. Человек так устроен, что тело должно получать нагрузки, иначе оно выдумывает их само себе.

— Нужно ли как-то специально отрекаться от собственности, чтобы исполнить монашеский обет о нестяжании?

Относительно собственности монашеские обеты состоят в том, чтобы не иметь в личном пользовании ничего лишнего («лишнего» — тоже в особом монашеском смысле слова), и чтобы даже то, что имеешь, не считать своим. Своим или не своим ты считал то, что имеешь, можно понять не раньше, чем ты этого лишишься: тогда у тебя будет (или не будет) гамма чувств.

В личном пользовании мне нужно только то, что необходимо для поддержания жизни и для работы. Если надо мной нет начальника, который определит необходимое за меня, то я должен определять это сам. Такой начальник бывает только в общежительном монастыре, поэтому обычно его нет.

Практически, если тебе в руки попадает какая-то непонятная вещь, которую нельзя просто выбросить, так как она имеет ценность, но которая практически тебе не нужна, ты должен приложить усилия к тому, чтобы даже не брать ее в руки, а если не получилось, то к тому, чтобы как можно быстрей от нее избавиться. Если не получается быстро отдать ее в нужные руки, то желательно отдать ее каким-нибудь мирянам, которые позаботятся о том, чтобы найти этой вещи ее настоящего хозяина. Нужно понимать, что любая вещь, которой ты распоряжаешься, даже необходимая, — это отягощение и бремя, которое поэтому надо минимизировать.

–- А что означает прохождение монахом послушания в аскетической традиции и насколько оно необходимо для монаха в современной ситуации?

– Послушание всегда является краеугольным камнем — одним из нескольких — для любой аскетической жизни. Это тренировка для понимания воли Божией, то есть именно то, что расчищает наши внутренние препятствия к общению с Богом. Поэтому надо находить, в чем относительно меня проявляется воля Божия, и ее исполнять. В этом нас ориентируют богодухновенные писания, включая не только Библию, но и писания святоотеческие, однако, этого всегда мало. Писания только в общей форме указывают нам, от чего уклоняться и к чему стремиться. Если даже писаний не слушаться, то вообще не о чем говорить, но если стараться слушаться, то послушания все равно не будет, а будет только его фундамент.

– Как тогда достроить здание? И из чего это здание состоит, помимо фундамента, которым является постоянное собеседование с божественными писаниями?

– Оно состоит из добродетели рассуждения, то есть понимания воли Божией. Задача послушания внешнего состоит в том, чтобы мы обрели внутренне дар этого рассуждения. Легче всего это сделать под руководством по-настоящему опытных наставников, которые бывали и в хорошо организованных общежительных монастырях, и в других формах монашества, и там, где ученики просто жили при своем старце. Но не только в наше время, но и в средние века часто возникали целые эпохи, на целые столетия, когда таких наставников было невозможно найти. Игнатий Брянчанинов писал, что нашему времени (а он умер в 1867 году) таких наставников уже не дано и дано не будет. Но послушание должно быть всегда. Что тогда остается, чтобы его построить? Опять, говорит Нил Сорский, руководствуйся писаниями — но только божественными: «ибо писаний много, но не все божественные» (научное издание, цитата на с. 140). Если для монаха, то писаний для него чуть больше: его жизнь более регламентирована за счет подчинения дополнительным уставам монашеской жизни. Но это не столько выстраивание здания, сколько укрепление фундамента.

А еже ищеши, како не заблудити от истиннаго пути, и о сем совет благ даю ти. Свяжи себе законы Божественных писаний и последуй тем, писанием же истинным, божественным. Писания бо многа, но не вся божественна суть.

Преподобный Нил Сорский

– А что дальше?

– Дальше — терпение скорбей. Их тоже у монаха чуть больше (свои скорби от общежития, другие скорби — от одиночества) вследствие аскетических правил, но если к ним привыкаешь, то чувствуешь, что скорбей как раз меньше, и что монашеское житие — самое легкое и веселое. Поэтому это средство действует только на каком-то очень начальном этапе.

Но никуда не деваются неспецифичные для монаха скорби — например, терпение болезней и других невзгод, и не только своих, но и людей, с которыми ты близко связан (а такие люди есть у всех, кроме совсем уж отшельников). Скорби можно терпеть по-монашески, а можно по-мирски, причем, оба варианта доступны как монахам, так и не монахам. Терпеть по-монашески — это значит не стремиться к тому, чтобы скорбь прошла, а стемиться к тому, чтобы максимально ее использовать для развития собственной души. Когда урок будет выучен, скорбь прекратится. Конечно, настройка дара рассуждения при помощи скорбей является очень грубой, если сравнивать ее с духовным руководством от опытного наставника, поэтому и преуспеяние она дает очень медленное. Но для нашего времени это главный способ.

Что касается богодухновенных писаний: как научиться брать духовное руководство из книг, если их все равно прочитываешь в определенной традиции, под влиянием определенной среды и культуры? Ту же «Лествицу».

Их надо читать в контексте гимнографической традиции, Псалтири, богослужения. Насколько уныло и неинтересно наше православное монашество XIX века, настолько в нашем богослужении все глубоко, разнообразно и весело. И в этом контексте, конечно, надо читать и «Лествицу».

Беседовали Дмитрий Бирюков, Алена Чепель.

Поделиться:
Метки: ,
  1. На шутника герой интервью похож, а на христианина нет.

  2. После 10 лет посещения церкви чем больше узнаю священников тем больше люблю собак… особенно после прочтения данного опуса… сплошное словоблудие… бред… слепые ведут слепых….

Комментарии закрыты